На следующее утро, моё второе утро в Швеции, я проснулся довольно рано. Ещё не открыв глаза, я некоторое время соображал, где я нахожусь. К таким местам, как лагерь беженцев, привыкаешь не сразу.
Особенно, если ты попал в него в первый раз в жизни. Я опять вспомнил это слово – беженец. Было в нем что-то неприятное для моего слуха. И не потому, что я не мог смириться с самим фактом своего вынужденного отъезда с родины. В конце концов, у меня не было другого выбора. Скорее, дело было в том стереотипном образе беженца, распространённом в СМИ, кино, литературе. В образе человека без имени и адреса, которого лишили родины, прав и надежды. Мне было трудно смириться с тем, что теперь я сам один из таких. Но что поделать, я уже здесь и назад дороги нет. Как в русской пословице: назвался груздем – полезай в кузов. Назвался беженцем – посиди в лагере. Оставалась надежда, что сидеть мне здесь придётся не слишком долго.
Пребывая в таких мыслях, я открыл глаза и окинул взглядом комнату. Наши соседи по комнате уже встали: один азиатской наружности, второй – смуглый брюнет. То ли араб, то ли ещё кто. Друга в комнате не было. Я вскочил с кровати и быстро оделся. Соседи приветствовали меня по-шведски: «хей!». Я попытался поговорить с ними на английском. Они им, правда, владели так же «хорошо», как и я, но в любом случае, наших скромных познаний хватило на то, чтобы спросить друг у друга имя, возраст и место, откуда мы родом. Азиат был родом из Монголии, а смуглый оказался курдом из Ирака. Монгол, правда, так и не понял, откуда я приехал. С географией у него было неважно. Зато пришельцу из солнечного Курдистана не пришлось объяснять, что означает слово «шишан» (араб. чеченец). Он сразу одобрительно закивал головой и начал улыбаться. Через несколько минут в комнату зашёл мой друг с полотенцем на шее и зубной щёткой в нагрудном кармане теннисной рубашки. Мы поздоровались, пошутили немного по поводу нашего положения, и я вышел в коридор. Душ и прочие санузлы в корпусах были общими. Если душевые комнаты были ещё в более или менее приемлемом состоянии, то состояние туалетов в плане чистоты оставляло желать лучшего. Новая реальность потихоньку разворачивалась передо мной с разных сторон.
Завершив утренние процедуры и совершив молитву, мы вспомнили о своих пропусках в ресторан и решили сходить позавтракать. На обратном пути мы планировали заглянуть в контору. В наших пропусках стояло три часовых интервала, в которых ресторан был открыт для проживающих в лагере. Три интервала – трёхразовое питание. С голоду точно не помрём, шутили мы с другом. Слово ‘ресторан’ звучало для нас несколько непривычно, но мы, конечно, понимали, что официанты нас там не ждут. Наши соседи также собирались идти на завтрак, и мы просто последовали за ними. Все вместе мы вышли во двор.
Погода была морозной и солнечной. Люди с разных точек лагеря медленно стекались в одном и том же направлении. Я понял, что все они двигаются в направлении ресторана. Перепутать его местоположение было невозможно в любом случае. Мы присоединились к этой “голодной” процессии. Некоторые из лагерных жильцов, видимо те, кто уже позавтракал, шли навстречу этому потоку. Публика в лагере была очень разношёрстной. За пару минут, что мы находились на улице, мы успели увидеть людей всех цветов кожи и рас. Особенно колоритно выглядели группки африканцев-мусульман: стройные, с точёными лицами цвета кофейных зёрен. Это были сомалийцы. Теперь я это знаю точно, но тогда ещё мало разбирался в этнических типажах.
Людской поток затекал за угол здания конторы, а от него уходил дальше к длинному одноэтажному строению, стоящему чуть поодаль. Обогнув его мы сразу уткнулись в хвост очереди. Она тянулась ко входу в ресторан, до которого оставалось метров пятнадцать или двадцать. Над входом висела вывеска с надписью крупными буквами RESTAURANG. У входа стояли двое полицейских, которые проверяли пропуска. Время от времени они останавливали очередь, пока несколько человек не выйдут наружу, видимо, чтобы зал ресторана не слишком забивался людьми. Мы с другом стояли в очереди, рассматривая окружающих, и как обычно подшучивая друг над другом. Сама очередь не вызывала у нас особых эмоций. Очередь как очередь – экая невидаль! Человека, выросшего в СССР, этим вряд ли удивишь. Мы ещё не понимали, что испытаем попав внутрь.
До входа мы дошли за минут пять. Показав полицейским свои пропуска мы очутились в небольшом фойе. Очередь пересекала его по диагонали и исчезала в большой двустворчатой двери. Простояв ещё пару минут, мы зашли через них в большой зал, заставленный множеством столов и стульев. Почти все они были заняты. Пришедшие пораньше, подкрепившись своим завтраком, вставали и уходили, а новые с подносами в руках занимали освободившиеся места. Очередь шла вдоль стены с полками, на которых лежали подносы, чистая посуда и столовые приборы, и заканчивалась у стойки раздачи. За стойкой стояло несколько работников ресторана, которые почти без остановки выкладывали хлеб, в виде маленьких круглых булочек, масло в миниатюрных упаковках и нарезанный сыр для бутербродов. В больших мисках лежали кукурузные хлопья для завтрака и упаковки с молоком, которые также все время докладывались. В отдельных ёмкостях с подогревом стоял кофе, или же, на выбор, кипяток для заваривания чая. Чай в пакетиках и сахар-рафинад лежали тут же рядом. Там же стояла охлаждающая установка с яблочным и брусничным соком.
Первое, что мне сразу бросилось в глаза – почти все, кто подходил к еде, почему-то набрасывались на неё с какой-то жадностью. Складывалось впечатление, что еды на всех не хватает и эти люди голодают. Хотя, по их внешнему виду этого не было видно. Возле корзины с булочками, которые полагалось брать по одной на человека, стоял работник, ревностно следивший за тем, чтобы никто не брал лишней. Несмотря на это, то один, то другой, из стоящих в очереди, пытался стащить из корзины лишнюю булочку, а работник, в буквальном смысле слова, бил нарушителей по рукам. Я буквально оторопел от увиденного. Кажется, даже, на какое-то мгновение у меня потемнело в глазах. Что здесь происходит? Кто эти люди? Почему они себя так ведут? И наконец, что я здесь делаю? Мне вдруг нестерпимо захотелось развернуться и бежать из этого зала сломя голову. Вообще, прочь из лагеря. Без разницы куда, лишь бы не стоять в этой очереди! Лишь бы не видеть всего этого! Лишь бы не унижаться перед этими людьми! Такого унижения я, пожалуй, не испытывал никогда прежде. Даже тогда, когда меня обыскивали на блок-постах в Чечении под дулами автоматов. Да, там тоже не было выбора, но была угроза, исходившая от русских. Но даже будучи безоружными, мы смотрели на них, вооружённых до зубов, с гордостью и презрением, чувствуя своё моральное превосходство перед ними. Сами русские это прекрасно понимали и чувствовали, и из-за этого всегда бывали на нервах. Теперь же я стоял и унижался по своей доброй воле перед обычными людьми, такими же, как и я сам. Именно в этот момент я понял, что означает быть беженцем. Я явственно ощутил, что превратился в статистическую единицу на балансе шведского миграционного управления.
Все эти мысли и переживания промчались в моей голове буквально за какие-то мгновения. Опомнившись и взяв себя в руки, я осторожно взглянул на своего товарища. По гримасе на его лице было видно, что он также взирает на эту картину без всякого энтузиазма. В какой-то момент наши взгляды пересеклись. И тут мы одновременно, как будто сговорившись, начали смеяться. Точнее, принялись хохотать во весь голос. Люди из очереди и сидящие в зале начали на нас оглядываться. Работники ресторана, приподнимаясь на цыпочках, пытались нас рассмотреть поверх голов очереди. Мы не могли остановиться и хохотали, наверное, целую минуту, а то и больше. Думаю, что вас не удивит наша реакция, если вы когда либо состояли в близких дружеских отношениях с чеченцами. Есть у нас такая черта – шутки и смех в самом, казалось бы, тяжёлом и безвыходном положении. Даже на грани смерти. Мы с другом смеялись над собой, смеялись над своим положением, смеялись над абсурдностью своей ситуации. Нет, мы не пытались скрыть за смехом какое-то отчаяние. Напротив, смех был нашей защитой и нашим лекарством. Он поднимал нас над нашими бедами и проблемами. Да и что это за проблемы, если они вызывают прилив хохота – сущие пустяки! Наш смех означал, что мы отказываемся признавать себя униженными и не признаём своего поражения.
Пожалуй, этот эпизод в ресторане лагеря Карлслунд – самое яркое впечатление первых дней моего пребывания в Швеции. Именно там, в очереди за бесплатной едой, я впервые явственно осознал своё положение. Я вдруг почувствовал, что моя жизнь обнулилась, как обнуляется счётчик, сделав полный оборот всех колёсиков. Все то, чем я занимался до переезда, все мои прежние «достижения» и «социальный статус», всё это вдруг потеряло всякий смысл. В тот день я понял, что моя задача теперь состоит в том, чтобы заново наполнить все эти вещи смыслом. Я вновь стоял на старте, в самом начале пути, и надежда ни на миг не покидала меня.
HASSAN BEN EHLMANN
У иммигранта две жизни одна до, другая после! Нам здорово повезло! Автор правильно воспринял ситуацию!
И все-таки здорово, что нам представился в жизни такой шанс увидеть Европу изнутри. Иначе я бы так и ушел из жизни в своих иллюзиях.