Недавно в Общественной палате РФ прошел круглый стол, посвященный депортации около 1 тыс. россиян, преимущественно выходцев с Северного Кавказа, в частности из Чечни, из стран Евросоюза.
В нем приняли участие представители государственных структур, в том числе постпредств северокавказских республик. Мероприятие было инициировано Международной федерацией обществ Красного Креста и Красного Полумесяца (МФОКК и КП).
О том, почему начали депортировать граждан России из стран Европы, как будет проходить процесс репатриации и есть ли у этих людей попросту, где остановиться и на что жить, в интервью интернет-порталу «Россия для всех» рассказал глава регионального представительства МФОКК и КП в России Даврон Мухамадиев.
— Что у нас все-таки происходит с миграцией, в первую очередь с той частью мигрантов, которая возвращается на родину? Я имею в виду россиян. Вы же с ними работаете. Почему они возвращаются?
— Год назад коллеги из обществ Красного Креста Швеции и Чехии обратились к нам с предложением осуществить этот совместный проект. Они сообщили, что только в Швеции отказ в легализации получили порядка 1 тыс. человек. Естественно, миграционные власти страны готовят их к депортации. Понятно, что это очень уязвимый слой населения, который требует особого внимания.
Никто не думает о том, что есть такой пласт населения, который сегодня вынужденно возвращается к себе на родину. Наша задача заключается как раз в том, чтобы этот процесс возвращения был позитивным и не вызывал у них отторжения.
— И как это получается на деле? Были уже случаи возвращения?
— Из последнего, например, была ингушская семья — супруги, четверо детей. Кто-то из детей даже родился уже там, в Швеции. Уехали они из России более 10 лет тому назад.
— То есть у них там были вид на жительство, работа…
— Нет, ничего у них не было, никаких документов. Каким-то образом за счет пособий они эти 10 лет там прожили. За это время, пока они подавали документы, переоформляли заявки и т.д., глава семейства попал в тюрьму. Признаться, причины не знаем. На фоне этого его жена впала в депрессию, и ее решили направить в психиатрическую больницу. Старшему из детей тогда было лет 12-14, а самому младшему — 3-4. Всех распределили по шведским семьям. Но как только постановление суда о депортации попало в руки шведских правоохранительных органов, они без промедления начали собирать семью для отправки. Женщину из психиатрической больницы полиция забрала в пять утра, в это время представители миграционной службы уже ехали за детьми. Собрали их в аэропорту и проследили, чтобы улетели.
— А направляют в Москву или в регион?
— В зависимости от информации по месту назначения. В данном случае в Москву. Здесь женщина у какой-то своей старой знакомой остановилась. У нее ни документов, ни страхового полиса — ничего нет. Ко всему прочему она и русский язык подзабыла. Говорили с помощью переводчика по-ингушски, да и то она регулярно что-то переспрашивала.
— Ее муж до сих пор сидит в шведской тюрьме, а она с четырьмя детьми здесь?
— Да. Она сейчас уже уехала в Ингушетию. Наша роль в данном случае фактически гуманитарная: встретить в аэропорту, предоставить небольшую продуктовую поддержку, найти жилье на два-три дня и т.д.
— А документы как депортируемым восстанавливать?
— Документы, естественно, придется восстанавливать, обратившись в государственные органы. Мы можем лишь сопровождать их, запрашивать, просить восстановить документы и пр.
— В данном случае какие именно госструктуры взаимодействовали?
— На федеральном уровне в данном случае никакие. В Ингушетии же отделение Российского Красного Креста и местные власти содействовали восстановлению документов.
— Получается, вы своего рода поводырь?
— Да, наша задача — только поддержать. Мы даже не углубляемся в истинные причины их возвращения. Они могут нам и не говорить, а мы не следственные органы, чтобы допрашивать. Вот ингушка, например, говорит, что у нее нет паспорта. Я спрашиваю, как она без паспорта смогла пересечь российскую границу. Молчит. Наверняка документы есть, но она не хочет их показывать, и на это, видимо, у нее есть причины. Задолго до возвращения шведский Красный Крест информирует репатриантов о возможных правовых последствиях в случае, если у них имеются проблемы с законом в России. В этом случае наша роль незначительна, так как к нам обращаются только добровольно. Именно поэтому мы никаких переговоров ни с кем из официальных властей не ведем. Мы стоим в аэропорту. Если пропускают человека, то мы дальше начинаем с ним работать, если нет, то мы, конечно же, ничего сделать не можем. Учитывая, что на сегодня 1 тыс. человек уже готовятся к депортации, нам нужно быть готовыми ко всему.
— А вот самый важный вопрос: почему сейчас эти 1 тыс. человек решили покинуть такую уютную Швецию?
— Их власть отправляет.
— Депортируют в основном выходцев с Северного Кавказа, я правильно понимаю?
— Преимущественно.
— Это все началось с Царнаевых в Америке?
— Нет, это не связано с ними. Это было и до Бостона.
— Я к тому, что они начали бояться там наших кавказцев или вы не знаете?
— Не могу сказать. Мы о профиле человека узнаем, когда он уже обращается в отделение Красного Креста. На данный момент знаю только о трех таких случаях. Недавно одна семья вернулась в Нальчик, мы их сопровождали.
— Столько случаев началось именно после случая с Царнаевыми…
— Может быть, нам сложно судить. Если бы, например, всех разом посадили в самолет и отправили в Москву, было бы другое дело. Мы Международная федерация Красного Креста и Красного Полумесяца — здесь российское, там шведское и чешское отделения Красного Креста. Наша задача — координировать действия между этими тремя национальными обществами. Что касается России, наша задача в том, чтобы все, от кого зависит принятие решений, сели за круглый стол и обсудили проблему. Как Россотрудничество смотрит на это? Ведь там как раз работа с соотечественниками за рубежом. Что они могут сделать? С другой стороны, МИД России имеет специальное отделение по работе с соотечественниками за рубежом. Необходимо у них узнать, как они ведут диалог, что делают и планируют. То же самое и с Госдумой. Постпреды всех северокавказских республик также привлечены. Например, Чечня и Дагестан говорят: приезжайте, мы работу всем найдем.
— То есть официальное заявление было от постпредства Чечни, и они готовы принять всех?
— Конечно. Но интересно другое. Вот приедут репатрианты, а что они будут с ними делать? Есть для них какие-то льготы? Где они будут жить? Ведь человек уехал лет 10 назад. Он, наверное, в лучшем случае все продал или бросил из-за каких-либо обстоятельств и уехал. И куда он может пойти сейчас? Неделю максимум он проведет у родственников, дольше его никто терпеть не будет. В этом и заключается проблема. У нас, конечно, предусмотрены определенные средства на такие вещи, такие как выделение микрокредита — около 1 тыс. долларов США на руки. Женщина может, например, купить швейную машинку, мужчина — компьютер.
— Это возвращаемый кредит или грант?
— Нет, безвозмездный. Но есть еще одна проблема — обучение детей русскому языку. Дети, которые вернулись, ведь не знают русского. А как им адаптироваться, если таких курсов на местах нет? Ребенок даже в школу не может пойти. В той ингушской семье ни один ребенок по-русски не говорил, только на шведском. Семье надо начинать все с нуля.
— А как эти репатрианты могут к вам обратиться?
— На сайте Российского Красного Креста есть кнопочка. Депортируемые могут, заранее зайдя на наш сайт, почитать информацию о том, что мы можем предложить, к кому можно обратиться, как подготовиться к поездке. Все это на русском языке. В долгосрочной же перспективе пока еще ничего не понятно.
— Сейчас пока депортируется тысяча человек, и только из Швеции. Вы прогнозируете, что будет намного больше?
— Тысяча человек уже получили отказ в легализации от властей Швеции. Мы не говорим, что работаем с ними всеми. Для того чтобы мы могли оказать им помощь, они должны к нам обратиться. Добровольно, конечно. Мы же не можем насильно оказывать помощь и не пытаемся стимулировать депортационные процессы. Билеты до места назначения предоставляются шведской стороной.
— А вы занимаетесь только Швецией?
— Швецией и Чехией. Пока потребности только по этим странам. Шведский Красный Крест занимается аналогичным проектом еще по Сербии и Ираку, потому что было очень много граждан, приехавших в Швецию во время войн в Ираке и Югославии.
— То есть шведские власти сейчас разбираются с положением беженцев в целом?
— У людей, о которых идет речь, может и не быть статуса беженца. Этот механизм только сейчас начинает регулироваться, и по большей части нашей задачей является поставить этот вопрос перед всеми теми, кто должен принимать решения.
— А кто, простите, эти решения должен принимать?
— Местные органы власти. Или федеральные, если местные скажут: у меня не получается, у меня закона нет, у меня денег нет…
— По поводу черкесов. Они возвращали этнических земляков, соотечественников, из той же Сербии, из Косова. Опыт был довольно удручающий: никаких домов построено не было.
— В самом начале конфликта в Сирии первая волна черкесов вернулась в Адыгею. Адыгейское отделение Российского Красного Креста сразу же обратилось за помощью к нам, ведь единовременно приехали более 400 человек. Нам нужно было их где-то разместить, учить русскому языку, опять же кормить и поить…
— То есть вы и в этот процесс включены, к этому процессу подключены?
— Сейчас уже нет. Это было разово, так как сразу около 147 семьей приехало. У нас есть механизмы экстренного реагирования, но они предусмотрены для оказания помощи при массовых перемещениях — 1 тыс. пострадавших и более. МФОКК и КП располагает фондом срочного реагирования на бедствия. Выделение средств из него происходит только в том случае, когда количество получателей более 1 тыс. человек. А на меньшее, по сути, должны реагировать местные органы. Разве не может то же самое управление образования организовать курсы русского языка для нуждающихся? В чем проблема? Классы есть, школы есть, учителя есть. Если у них не получается, значит не срабатывает механизм. Это я на одном примере — обучения русскому языку.
— А это уже важно. Без языка дальше ничего невозможно…
— Конечно, язык — это первое. Вообще у нас есть правило не подменять местные органы власти, иначе они вообще расслабятся. Если надо завести механизм, то мы на три дня дадим продуктов. На каждого члена семьи (без разницы — маленького, взрослого) четыре посылки отправляем, в среднем каждая на две недели. В них крупы, консервы, в общем, самое необходимое. А дальше к процессу адаптации необходимо подключать местные органы власти. Ведь они граждане России, не чужие. Гражданин России вернулся в свою страну, хочет здесь жить.
— А у вас есть какие-то возможности влиять на местные власти?
— Только с помощью круглых столов, наподобие того, что прошел пару недель назад, индивидуальных встреч. Например, мы собираем представителей северокавказских отделений Российского Красного Креста и местных властей, чтобы они на месте договорились на основе конкретных законодательных актов.
— Логично. Будут или не будут — вот в чем вопрос.
— А поднять такой вопрос — уже наша задача, для чего мы и МИД пригласили. МИД выражает внешнюю политику России и фактически заинтересован в том, чтобы у России был позитивный имидж. Значит, он со своей стороны также оказывает влияние на процесс принятия решений. Понятно, что у МИДа и других приоритетов много. Может, они даже и не сталкивались с такой проблемой еще. Вот с нашей подачи начнут.
— Общественная палата в этом тоже принимает участие?
— Мы вообще работаем с комиссией Общественной палаты РФ по межнациональным отношениям — председателем комиссии Николаем Сванидзе, его заместителем Паскачевым, председателем Российского конгресса народов Кавказа, которые проявляют высокий интерес к данному вопросу.
Источник: rus4all.ru